Бюрократия есть круг, из которого никто не может выскочить. Её иерархия есть иерархия знания. Верхи полагаются на низшие круги во всем, что касается знания частностей; низшие же круги доверяют верхам во всем, что касается понимания всеобщего, и, таким образом, они взаимно вводят друг друга в заблуждение.
Карл Маркс
— Ну не хотите как хотите, — равнодушно пожал плечами Афелис, отдав приказ готовиться к штурму очередного лагеря.
Гномы под руководством Даскалоса Балиновича без лишней суеты стали разогревать паровые пушки. Они уже неплохо разобрались с механикой «чудо-оружия». Один гном корректировал поворот, угол наклона и производил выстрел, второй следил за постоянным нагревом ствола, третий закидывал в дуло чугунные ядра — таких команд у восставших заключённых имелось аж девять штук, типичный северный лагерь с двумя десятками надзирателей и добротным, но всего лишь деревянным частоколом, не имел никаких шансов выстоять. Все укрепления разносились в мелкие щепки, после чего в лагерь спокойно заходила «армия амнистированных».
Однако Афелис всегда сперва предлагал надсмотрщикам сдаться. Сложить оружие, открыть ворота и идти восвояси. Он не боялся, что отпущенные лихнисты донесут своим товарищам в соседних лагерях о поднятом им бунте. О нём и так прекрасно всё знали. Локальные стычки давно переросли в масштабное, охватившее весь север восстание.
Причина, по которой власть никак не реагировала на происходящее, оставалась для Афелиса загадкой. Он не мог поверить, что товарищ Торин таким образом наказывает чужими руками посмевших ослушаться его приказа надсмотрщиков. Скорее был прав либо Рок, утверждавший, что из-за Межрасовых игр высшему руководству сейчас не до всеми забытого севера, либо Даскалос Балинович, считавший, что нижестоящие не докладывают вышестоящим о происходящем восстании, боясь получить по шапке за неприятности. Во властной структуре, построенной по принципу жёстко централизованной вертикали, докладывать плохие новости было крайне невыгодно для карьеры. Да, раньше или позже внедрённые осведомители всё равно донесут товарищу Торину об истинном положении дел, но до поры до времени даже такой, вознёсшийся до уровня полубога всемогущий диктатор мог оставаться в неведении.
После небольшой передышки и обучения в военном лагере, захваченном с помощью массового отравления гарнизона, на тот момент ещё весьма скромное войско мятежников двинулось сначала на юг, а затем, достигнув тайги, направилось в сторону запада.
Стратегическая задумка не отличалась особенной гениальностью: отрезать все лагеря в тундре от снабжения с юга, вынуждая надзирателей сдаваться без боя от голода. Конечно, первыми почувствуют отсутствие продовольствия томящиеся в неволе каторжники, но часть из них погибнет в любом случае — штурмов без жертв не бывает. Пушки играючи пробивали деревянные укрепления, но порою снаряд мог угодить и в бараки, принеся вместо спасения гибель.
К тому же быстро растущая армия мятежников не могла ходить и всем скопом освобождать каждый лагерь: северные пустоши простирались даже не на сотни, а на тысячи километров. Обычно главное воинство брало штурмом один-два лагеря вдоль каждой дороги с юга на север, дальше посылался внушительный отряд вооружённых бойцов, которые принуждали оставшиеся лагеря к сдаче. Видя приближающуюся угрозу, многие надзиратели поспешно «амнистировали» находившихся в их распоряжении заключённых, а сами со всех ног бежали в бескрайнюю тундру. Как правило, их никто не преследовал — время было дороже скудного скарба, которые надсмотрщики могли с собой унести.
Это была не самая надёжная стратегия, силы восставших постоянно то разделялись, то соединялись опять. Не все и не всегда при этом возвращались в ведущую войну за их освобождение армию. Были те, кто предпочёл остаться в каком-нибудь захваченном лагере. Находились и такие, кто уходил на юг, надеясь получить снисхождение от лихнистов: борьба на воле казалась им более опасным мероприятием, чем добровольная сдача в плен мучившим их десятилетиями гномам. Главное воинство мятежников оказывалось порой весьма уязвимым, но в целом постоянно росло. Оружия, бойцов и даже мамонтов становилось всё больше. Как, впрочем, и проблем с дисциплиной и продовольствием.
В скором времени после начала победоносного похода мятежников Афелису пришлось сформировать многочисленные отряды охотников. В них лучше всего проявили себя освобождённые орки. Какое-никакое мясцо к ужину было практически постоянно. Остальные продукты, увы, стали роскошью: в тундре фруктовые сады не растут, а запасов еды в очередном захваченном лагере хватало на такую толпу ненадолго.
Для обеспечения контроля и координации действий всех каторжников разбивали на отряды по десять душ, во главе каждого такого подразделения стоял бывалый вояка или, на худой конец, просто уважаемый заключённый. Те, в свою очередь, ставились в подчинение более опытным воинам и так далее.
Роль главнокомандующего так и осталась за Афелисом, хотя он очень хотел переложить её на какого-нибудь действительно способного командира с полноценным боевым опытом. Как ни странно, такие среди заключённых нашлись — лихнизм был особенно суров к тем, кто добился успеха и мог представлять опасность для власти. Но бывалые вояки быстро объяснили Афелису, что у ватаги отверженных должен быть символ. Раз всё затеял, то веди теперь народ к кровавой развязке. В светлое будущее восстания не верил никто.
За неповиновение приказам пришлось ввести не столько болезненное, сколько крайне унизительное наказание под названием «кряканье». Наклонившемуся вперёд в сидячем положении провинившемуся связывали руки под ступнями, а в рот вставляли палку. Дальше несчастного отчитывали у всех на глазах и оставляли «поразмышлять о своём поведении до утра». После такого позора вновь заслужить уважение товарищей было ой как непросто…
На сей раз надзиратели сдаваться отказывались. Возможно, они всё ещё считали бывших каторжников толпой ни на что не способных оборванцев. А может, боялись гнева начальства больше, чем верной смерти. Или не верили, что мятежники их взаправду отпустят. Так или иначе, паровые пушки прогрелись до нужной кондиции, нацелились на ворота, частокол и смотровую вышку обречённого лагеря. Даскалос Балинович дал сигнал приготовиться.
— Пли! — махнул рукой гном.
Над северной пустошью разнёсся оглушительный грохот. Все девять пушек выпустили в сторону лагеря тяжёлые чугунные шарики. Каждое такое ядро играючи пробивало брёвна и уж тем паче броню или плоть защищавшихся.
За первым залпом споро последовал второй, затем третий. Каждый раз артиллеристы слегка корректировали поворот своих пушек, чтобы причинить защитным укреплениям лихнистов максимальный ущерб. В перерывах между грохотом выстрелов слышался треск древесины, чьи-то истошные вопли. Ворота и частокол стремительно превращались в труху.
После двадцатого залпа наступило затишье. От ворот лагеря остались только воспоминания, смотровая башня опасно покосилась, в частоколе зияли огромные дыры. Пришла пора пешим воинам показать свою силу. Прикрываясь большими щитами, отряд, состоящий в основном из людей, бодрым шагом двинулся на штурм разбитых издали укреплений.
Для пущего эффекта можно было бы ворваться внутрь на каком-нибудь мамонте, но животных берегли для более прозаичных задач. Таскать на своём горбу тяжёленькие пушки и ядра к ним никому не хотелось. В отличие от мамонов, людей было много — как бы цинично это ни звучало, но человеческие жизни являлись наименее ценным ресурсом, которым можно было пожертвовать. Орки — охотники и разведчики, гномы — артиллеристы и арбалетчики, несколько хилых эльфов довольно шустро латали одёжку, а люди… Люди всегда были середнячками во всём, а потому использовались как простая пехота.
Но при всей её невзрачности, без пехоты много не навоюешь. Кое-как обученные держать плотный строй каторжники входили в дырищу на месте ворот. За ними следовал небольшой отряд арбалетчиков-гномов. Без особой слаженности, коротышки и люди лихо сводили на нет и без того заметно поредевшую после обстрела численность защитников лагеря. Сомнений и жалости никто из бойцов не испытывал. Раненых и решивших в последний момент сдаться без излишней жестокости добивали. Тех, кто сопротивлялся, рубили на куски куда яростней, со смаком отсекая конечности. Приказ был ясен: никого из надзирателей не оставляем в живых. Принимать решение о капитуляции следовало раньше.
Затем шло пафосно обставленное освобождение заключённых. Афелис читал каторжникам воодушевляющую речь, предлагая присоединиться к восстанию. Глядя на заляпанных чужой кровью воинов, сваливавших в кучу трупы надзирателей, почти все сразу соглашались со всеми условиями. Быть на стороне сильных победителей куда приятнее, чем оставаться в забитом, зашуганном меньшинстве. Даже если за этим меньшинством правда, справедливость и другие абстрактные вещи… Чего уж говорить, если меньшинство удерживалось исключительно принуждением.
После ревизии уцелевших при штурме припасов и сбора использованных в бою ядер, пополнившаяся добровольцами армия сразу двигалась к следующей цели.
Афелис знал, что у них не так много времени. Максимум к середине Межрасовых игр они должны овладеть севером. А дальше… Дальше им придётся рискнуть и попытаться совершить невозможное.
* * *
— Какого орка вы позволили ситуации выйти из-под контроля? Почему я узнаю об этом от доносчиков, а не от вас? Дегенераты! Уродцы! Все отправитесь восстанавливать лагеря, но уже в качестве каторжан! — товарищ Торин мерил широкими шагами большой кабинет, гневно размахивая правой рукой.
Услышав в ответ какое-то невнятное мямленье, он рассвирепел ещё пуще прежнего:
— Всё, что от вас, дармоедов, требовалось — это освободить заключённых и сопроводить их до Хребта Великого Змия. Элементарная задача, которую вы умудрились каким-то немыслимым образом провалить! Уму непостижимо! Настоящий позор…
Стоящие у дверей кабинета охранители выжидательно смотрели на своего повелителя. Они хорошо знали, чего от них скоро потребуют.
— Взять этих паразитов под стражу! Учинить допросы с пристрастием! То, с каким упорством они избегают выполнение приказа об амнистии заключённых, говорит о том, что на севере творятся делишки чернее, чем можно было вообразить. Молот и наковальня! Стоит пустить хоть что-то на самотёк, сразу возникают проблемы! Ни в чём нельзя ни на кого положиться! За что мне такие бездари в управлении…
Рыдающих от отчаяния старших лихнистов, отвечавших за поселения в тундре, выволокли упитанные гномы с жестокими лицами — сегодняшней ночью состоится увлекательная беседа начистоту. Товарища Торина в таких вопросах не сильно беспокоили методы, он требовал результат. Как опытный правитель он давно не испытывал душевных мук и сомнений, зная, что власть и чистая совесть несовместимы. Если нужно что-то у кого-нибудь выпытать, то это вопрос не морали, а эффективности.
Двери шумно захлопнулись, заглушая бесполезные мольбы о снисхождении. Торин к подобным упрашиваниям никогда не прислушивался. Сильный лидер хочет получать от подчинённых короткий и точный отчёт, ему претит, когда кто-то пытается давить на чувства! Раз провинился — получай наказание. Сделал всё правильно, тогда другой разговор. Бесконечные оправдания оставим для семейных разборок между супругами.
— Идиоты! — едва не сплюнул на прекрасный мраморный пол глава гномов. — Теперь придётся посылать войско на усмирение тех, кто и так должен был быть на свободе…
«Не торопись», — прозвучал в голове спокойный властный голос, которому не мог противиться даже Торин.
Как же он ненавидел эту манеру Гэльфштейна вторгаться без всякого предупреждения в его разум! После снятия купола антимагии в Торинграде, эльф словно постоянно присутствовал у него в голове, нисколько не стесняясь подслушивать и читать мысли Торина.
— Не торопись? Чем дольше мы станем тянуть с подавлением мятежа, тем серьёзнее будут последствия. Неповиновение должно быть показательно и жестоко наказано!
«Знаю. Если проявить при подавлении восстания снисхождение, то возникновение следующего бунта лишь вопрос времени. Ты хороший правитель, Торин, но отправлять кого-то на север нельзя».
— Почему? — вопросил Торин неслышимого и невидимого для всех остальных собеседника.
«Ритуал. Я понимаю твоё отношение к нему, но поверь, это важно. Важно, как ничто иное в этой Вселенной! К окончанию Межрасовых игр в Торинграде нам нужны все, кого только можно собрать. А подавить мятеж к этому времени ты никоим образом не успеешь».
— Если…
«Нет. Там всё серьёзно, я видел это сегодня. У меня есть глаза и уши в войске взбунтовавшихся каторжников. Ты даже знаешь, чьи именно…»
— Брехлисиус? Этот дегенерат ещё жив?!
«Невероятно, но да. Самое неспособное ни к чему толковому существо оказалось лучше всех приспособленным к выживанию. Никто не воспринимает этого эльфа всерьёз и в этом его колоссальное преимущество. Я воздействую на его скудный разум, когда придёт время. Внесу раскол в ряды бунтарей. Больше не беспокойся об этом».
— Хорошо, — кивнул Торин. — Пока воздержусь от решительных действий. А теперь, одна маленькая просьба, Гэльфштейн…
«О, я уже знаю, чего ты хочешь, товарищ. Всё, я убираюсь из твоей головы. Приятного вечера!»
— До свидания, — пробормотал Торин, борясь с настойчивым желанием стукнуть себя чем-нибудь тяжёлым по лбу.
Проклятье! Как же ему надоели эти разговоры с внутренним голосом!