— Я — человек фактов, человек наблюдения. Я — враг необоснованных гипотез. И это очень хорошо известно не только в России, но и в Европе. Если я что-нибудь говорю, значит в основе лежит некий факт, из которого я делаю вывод.
Михаил Булгаков, «Собачье сердце»
Освободившись от окутывавших её полотенец, киска сразу принялась вылизывать свою шёрстку. После водных процедур та пахла воистину отвратительно, следовало как можно скорее привести её в порядок своим языком.
«Глупые кожаные мешки! Чего только не наизобретали, а элементарные вещи не понимают. Шерсть надо вылизывать, а не мыть!»
Похоже, после девяти часов вечера офис закрывался для посетителей, но работа во многих кабинетах продолжала кипеть. Одни людишки кому-то звонили, другие с умным видом анализировали какие-то графики, третьи ковырялись с непонятными символами на мониторах почти так же, как ранее это делал Фёдор Фёдорович. Только профессор читал и печатал символы с формулами практически интуитивно, а эти балбесы над каждым действием долго думали. Как поняла кошка, потому-то они после девяти часов вечера в офисе и сидели. Не справляешься с задачей в рабочее время — компенсируй недостаток профессионализма высиживанием жопочасов.
— Каждому будет ЗП по усилиям его! — напыщенно объяснял Фёдор Фёдорович расцарапанному ранее кошечкой мужчине. — У нас здесь не бюджетная организация, где восемь часов, ковыряясь в носу, просидел и пошёл домой с чистой совестью. Хочешь хорошо зарабатывать, значит, работай столько, сколько потребуется. И не ной.
— Жестоко, — покачал головой молодой человек. — Но справедливо.
— А то, — кивнул Фёдор Фёдорович. — Ладно, доктор Бернард, пойдёмте, угощу вас пельменями. Ручная работа, жена сама приготовила! Такое даже в «Берёзке» не купишь.
Расцарапанный галантно поклонился:
— Ради такого не грех и в офисе задержаться. Давно хотел ваши легендарные русские пельмени попробовать. А то от местной кухни у меня скоро изжога начнётся.
Профессор кивнул:
— Печеньки, сэндвичи, хот-доги и прочие бургеры — это не еда, а так, корм для человекоподобных животных. Пицца чуть лучше, но именно лишь чуть-чуть. О полуфабрикатах я вообще молчу. Нет, доктор Бернард, хорошую пищу готовят только дома или в домашних же ресторанчиках. Ну да что мы всё в коридоре да в коридоре еду обсуждаем? Идёмте скорее на кухню! Мурка, тебе особое приглашение требуется?
— Мяу, — не стала выпендриваться киска, последовав за своим благодетелем. — «Я же не розововолосая дурочка, чтобы меня пожрать уговаривали. Делить счёт и выражать независимость прочими бредовыми методами точно не буду».
— Вот и хорошо, — придержав дверь, пригласил всех войти в довольно большое помещение Фёдор Фёдорович. — Придётся подождать минут двадцать. Сейчас вскипятим пару литров в кастрюльке и сытно поужинаем.
Пока профессор возился с электроплитой, кастрюлей и вытащенными из морозилки белыми шариками, расцарапанный мужчина шустро настрогал целую тарелку разных сыров, открыл парочку маленьких банок с паштетом, извлёк из недр холодильника превосходно пахнущий соус.
— М-м-м, русские пельмешки и французские закуски, — одобрил приготовления Бернарда профессор. — Эх, жалко, что мы оба за рулём, а то могли бы и бутылочку вина раскупорить.
— Вы же знаете, Фёдор Фёдорович, я противник употребления алкоголя.
Профессор кивнул:
— Ох уж мне этот ЗОЖ. Тот ещё звиздёж…
Расцарапанный виновато пожал плечами:
— А куда деваться, Фёдор Фёдорович? С нашей бесплатной медициной нужно быть здоровеньким, словно бык! Иначе можно и помереть, покуда своей очереди в больничке дождёшься.
Теперь уже грустно улыбнулся профессор:
— Есть такое дело. А с нашей платной медициной нужно быть мультимиллиардером, чтобы не остаться здоровеньким, но без штанов и на улице…
— Мяу, — согласилась с двумя мужчинами кошка. — «Лучше быть богатым и здоровым, чем больным старым бомжом».
Видимо, поняв её немного неправильно, Фёдор Фёдорович налил ей в блюдечко вторую половину кефира, а доктор Бернард с некоторой неохотой положил на другое блюдце несколько вонючих сыров и паштет. Киска не стала возражать ни против кефира, ни против французских закусок.
«Лучше быть сытой, чем правильно понятной», — мудро решила бывалая киска.
Позабыв на время о беседовавших в ожидании пельменей мужчинах, кошка сосредоточилась на поглощении пищи. Да, это было явно вкуснее корочек от пиццы и прочего помойного рациона.
«Эх, кормили бы так каждый день».
К тому моменту, когда она закончила свою трапезу, профессор и расцарапанный как раз приступили к ужину. Запрыгнув сначала на подоконник, а с подоконника вспрыгнув на холодильник, кошка устроилась поудобнее и с высоты стала наблюдать за мужчинами. Ей нравилось контролировать обстановку.
— И в конце она меня вопрошает: вы что, против социальной справедливости? — уплетая пельмешки за обе щеки, профессор делился с доктором Бернардом впечатлениями от встречи с четырьмя горе-стартаперами. — Представляешь? Какая-то выскочка крашенная, нолик без палочки, а всё туда же. Лишь бы права покачать да в чём-то кого-нибудь обвинить. Социальная справедливость… Терпеть это понятие не могу!
Аккуратно распиливающий ножом и вилкой пельмени доктор лишь молча кивал.
— Да вы не режьте, дорогой вы мой доктор, целиком пельмень в рот кладите! На ложке подержали немножко, подули и в рот. Ням-ням-ням. Не надо резать его.
Бернард, который, — теперь кошка была в этом абсолютно уверена — будучи французом, привык мелко резать всю пищу, неохотно отложил нож и вилку. С крайним недоверием посмотрев на широкую ложку, он всё же последовал примеру Фёдора Фёдоровича и начал наконец есть, а не нарезать несчастный пельмень на кусочки.
— Социальная справедливость. Куда ни плюнь, все только и рассуждают про эту социальную справедливость! — продолжал возмущаться профессор. — Но кто определяет, что сегодня справедливо, а что нет?
— Хм. Может быть, общество? — втянувшись в процесс поедания пельменей, пожал плечами расцарапанный.
— Пф-ф-ф! Общество. Я тебя умоляю! — в два счёта умяв свою порцию, откинулся на спинку кресла профессор. — Какое там общество, Бернард? Группа самопровозглашённых активистов, которых финансирует несколько чокнутых богачей — вот кто определяет повестку. Общество очень инертно, оно перестраивает свои мировоззренческие установки поколениями, а у нас что творится? Вчера одни у нас были «всегда» угнетённые, сегодня другие, завтра третьи или четвёртые будут. И только попробуй не успеть перестроиться или, не дай бог, какие-нибудь бездельники найдут в социальных сетях твои старые посты с «неправильной» точкой зрения. Даже если на момент публикации эта точка зрения была вполне правильной и общепринятой. Тебя осудят с позиции сегодняшних «ценностей», и вердикт будет, можешь быть уверен, суров. Сколько карьер было разрушено, сколько прекрасных преподавателей лишились своих должностей… И они называют это социальной справедливостью, черти!
Спина Фёдора Фёдоровича вновь приняла жёсткое вертикальное положение, профессор потянулся за сыром.
— Ты сам поразмысли, Бернард. Ещё не так давно угнетёнными у нас были женщины. Потом нег… то есть афроамериканцы, простите. Затем настала очередь всяких сексуальных меньшинств. Потом цветных и, наконец, этих, существ неопределённого пола. У «алфавитных людей» уже скоро символы для аббревиатуры закончатся, столько непонятных буковок и плюсиков наплодили! Скоро, наверное, минусы, знаки деления, умножения и возведения в степень начнут добавлять, хе-хе-хе.
Доев пельмени, доктор Бернард аккуратно вытер губы салфеткой:
— Прогрес-с-с.
Фёдор Фёдорович вспрыснул:
— Да какой же это прогресс, дорогой мой? Прогресс — это когда ракеты в космос летают. Прогресс — это когда мощные компьютеры не просто у каждого в доме, а когда любой гражданин их носит в кармане, причём в прямом смысле слова, — профессор похлопал по джинсам, где лежал его телефон. — Прогресс — это лечение почти всех болезней, это увеличение продолжительности жизни, вот что такое прогресс. А смена парадигмы, кто у нас сегодня самый угнетённый на свете, это не прогресс, это отвлечение внимания и дестабилизация общества.
Видя, как быстро исчезают с большой тарелки сыр и паштеты, расцарапанный и сам невольно потянулся к закускам:
— Вы слишком сгущаете тучи, Фёдор Фёдорович. Согласитесь, ведь женщины получили права заслуженно и вполне справедливо…
Профессор кивнул:
— Совершенно справедливо, тут спору нет. Правда, потом представительницы прекрасного пола увлеклись и стали требовать уже не равноправия, а привилегий. В результате чего в конце концов пришли к выводу, что женщины лучше мужчин.
— Четвёртая волна… — понимающе хмыкнул доктор.
— Да я бы сказал, что уже третья, если не вторая, — киска не очень понимала, о каких волнах идёт сейчас речь, но мужчинам пояснений явно не требовались. — Но даже не в этом суть. Посмотри, как быстро ушла от феминисток пальма первенства. Пришли эти, существа неопределённого пола, и такие: «Я идентифицирую себя как женщина, теперь мне все всё должны!» Настоящие женщины, естественно, прибалдели, мол, «Да что за бред он несёт? У него причиндал болтается между ног, сам сажень в плечах, тестостерон из всех щелей так и прёт. В каком таком месте он женщина?» А им средства массовой информации и самопровозглашённые активисты: «Заткнитесь! Если он ощущает себя женщиной, значит, ему все всё должны! И вообще, он теперь она, то есть они!»
На сей раз расцарапанный удручённо покачал головой, явно не одобряя новую парадигму.
— Но ты заметь, доктор, — поднял к потолку указательный палец профессор. — Идентифицировать себя другим полом можно, а представителем другой расы — нет. Заяви белый мужчина, что он ощущает себя чернокожим, его с потрохами сожрут. Но почему? В чём принципиальная разница между этими ощущениями? Где, — Фёдор Фёдорович крепко выругался, — где логика?
Доктор Бернард грустно вздохнул. Профессор продолжил свой монолог:
— Конечно, самопровозглашённые активисты и прочие прихвостни богатеньких леваков начнут рассуждать, что это другое, понимать надо, колониальное наследие, все дела. Привилегированному белому мужчине никогда не понять, каково это — быть цветным, угнетённым и так далее. Но тут сразу встаёт встречный вопрос: а что, этот самый мужчина может резко понять, каково быть женщиной? И вообще, насколько в двадцать первом веке актуальна «белая привилегия», о которой везде так трубят?
Поскольку с закусками было покончено, мужчины отодвинулись от стола и развалились в откинутых назад креслах. Пришла пора переварить сытный ужин.
Расцарапанный француз не спешил отвечать на риторические вопросы, давая Фёдору Фёдоровичу выговориться.
— Я тебе так скажу, доктор, — исподлобья уставился на собеседника, вернее слушателя, профессор. — Есть такая штука, статистикой называется. Очень, знаете ли, упрямая вещь. Против неё, как и против фактов, не попрёшь, если у тебя есть хоть капля мозгов в голове. Так вот, знаешь, представители какой расы больше всех в среднем сейчас зарабатывают?
Бернард задумчиво постучал пальцем по подбородку:
— Неужели, не европейцы?
— Не-а, — ухмыльнулся профессор. — Мужчины-азиаты. Да ты даже на нашу IT-компанию посмотри. Чуть ли не половина сотрудников — китайцы, индусы, корейцы, японцы, и ведь работают хорошо. Уж сколько мы пытались ради квот нанять чернокожих, а их всего ничего в общей массе айтишников. Ты в курсе, что у нас даже Зури числится официально не секретаршей, а программистом? С соответствующей хорошему программисту зарплатой. Ну не набрать достаточно толковых ребят с чёрной кожей! Может, всё дело в системе образования или ещё в чём, не готов делать далекоидущие выводы. Просто есть потребности бизнеса здесь и сейчас, и есть азиаты, которые эти потребности с лихвой удовлетворяют, а чернокожие нет. Но почему-то о «жёлтой привилегии» полный молчок, а вот про белую орут из каждого утюга. Опять и опять мы видим полное отсутствие логики!
Доктор покачал головой:
— Сплошные противоречия…
В этот момент на кухню заскочил один из припозднившихся на работе программистов, настороженно посмотрел на двух внезапно замолчавших начальников. Сделав правильный вывод, пухленький мужичок быстро взял с полки пачку печенья и удалился, закрыв за собой дверь.
Выждав несколько секунд, профессор продолжил свои рассуждения:
— А знаешь, наверно, ты прав, — неожиданно легко согласился с последней фразой доктора Фёдор Фёдорович. — Ведь именно на бесконечных противоречиях сегодня и построена вся повестка. Вероятно, чтобы всех запутать, чтобы все постоянно испытывали страх и чувство вины. Не имели собственной точки зрения, а тупо и яростно поддакивали каждому новому веянию. Граждане-марионетки, столь же примитивные, как наши секс-игрушки, но обладающие правом голоса. Кому это выгодно? Правильно, тем, кому нужны голоса избирателей.
Расцарапанный шумно выдохнул:
— Звучит, как настоящая теория заговора!
Фёдор Фёдорович скривил губы:
— И да и нет, дорогой доктор. Я не думаю, что у всех этих веяний есть какой-то один-единственный подстрекатель или дьявольский дирижёр. Скорее, как я и говорил, мы имеем дело с группой неких влиятельных людей, типа нашего Джорджа, попавших под влияние левой идеологии. Они не столько планируют и управляют, сколько следят за разными трендами и выбирают для поддержки те, что выгодны им в данный момент. Качнули маятник общественного мнения в одну сторону, извлекли из этого максимальную выгоду, качнули в другую. Им на все эти права женщин, цветных и неопределившихся с полом плевать. Профинансировали, использовали и выкинули тех, кто не успел быстро переобуться. Просто бизнес, то есть политика, ничего личного.
Доктор Бернард покачал головой:
— В страшное время живём, профессор.
Фёдор Фёдорович отмахнулся:
— И снова и да и нет, доктор. Большинство людей живёт сейчас лучше, чем когда бы то ни было за всю историю человечества, но вопят и страдают так, будто сейчас самые тёмные века из возможных! Противоречия, извлекающей выгоду элите нужны противоречия везде и всегда. Они плавают посреди этого хаоса как рыба в воде. Легонечко поддёргивая за нужные ниточки, извлекают из неразберихи деньги и власть.
Несмотря на вкусный и калорийный ужин, расцарапанный казался немного пришибленным:
— Так что же делать-то, Фёдор Фёдорович?
Профессор посмотрел на свой телефон:
— Кто виноват, и что делать… Извечный русский вопрос. Что ж, думаю, на сегодня делаем вот что: заканчиваем с разговорами и отправляемся по домам. Мы же с вами не «угнетённые азиаты», чтобы работать двадцать четыре часа в сутки?
Доктор Бернард рассмеялся:
— Я сейчас себя прямо настоящим эксплуататором чувствую! Мы с вами по домам, значит, спать, а бедолагам с утра до ночи вкалывать?
Профессор пожал плечами:
— Ничего, они за переработки сполна получают. В их интересах задержаться в офисе на пару часов после окончания смены. А вот у нас с вами, доктор, доход зависит не от количества затраченного на работу времени, а от полученных результатов. И знаете, к чему я за тридцать лет работы в этой сфере пришёл? Чтобы добиваться хорошего результата, надо не только вкалывать, но учиться, учиться и ещё раз учиться, а также гулять, хорошо кушать и спать. Тогда мозг решает сложные задачи куда эффективнее.
Мужчины поднялись из-за стола:
— Ну-с, насчёт хорошо покушать, думаю, мы на сегодня план выполнили, — доктор принялся убирать со стола.
— Следующий пункт по плану — хорошо выспаться! — подмигнул Фёдор Фёдорович коллеге. — Совсем забыл спросить за всеми этими разговорами, как вам пельмешки-то, доктор?
Расцарапанный широко и искренне улыбнулся:
— Они бесподобны. Но, чтобы не оставаться в долгу, позвольте в следующий раз угостить вас чем-нибудь традиционным с моей стороны. Петух или цыплёнок в вине, кордон блю, рататуй, потофё, говядина по-бургундски… Всё, что вы пожелаете!
Фёдор Фёдорович дружески похлопал Бернарда по спине:
— На ваш выбор, доктор. Мне от одних названий опять есть захотелось. Воистину, от французской кухни откажется только безумец!
Перед уходом профессор подошёл к холодильнику и легонько почесал кошку за щёку:
— Смотри, как Мурка-то наша всё внимательно слушает. Умная киска. Ну, ты, Мурка, постарайся не чудить тут особо, лады? Я завтра пораньше приеду, позанимаюсь с тобой.
Кошка не возражала. С такой выдающейся личностью, как Фёдор Фёдорович, она готова заниматься хоть сутками напролёт!
«И кефирчика завтра ещё принесите. Очень уж мне понравился».
— Мяу-мур, — на прощание промурлыкала киска.